Не долго Кид изображал из себя невинную девицу. Как же ж. Тут изобразишь. Его тут же подобрали под белы рученьки, и он стал изображать знамя трепещущее, как простыня, которую повесили сушиться после стирки на улицу, «на ветру». Безрадостное такое знамя выходило. Несколько минут Кид был не в себе и возвращаться собирался не скоро, впрочем, массаж в виде «тыкалки Патти» вопрос о возвращении в субъективную реальность решал довольно быстро. В результате сын Шинигами вернулся обратно с шишкой по середине головы и суровой степенью депрессии. Для начала он продолжил вой раненого зверя, чем напугал до смерти стюардессу, заглянувшую в салон, затем забился в истерике, оглашая мир своим пониманием и осознанием собственного ничтожества и никчемности. Но Лиз, с навыками заправского психиатра вправляла мозги Киду не хуже чем Патти в состоянии «плохого парня».
- Правда, симметрично? – всхлипнул младший Шинигами, поднимая янтарные глаза на Лиз, полные слез, - Правда-правда?
Увидев в глазах напарницы полнейшее подтверждение её слов, Кид напоследок всхлипнул для порядка и задался вопросом.
- А с какого перепугу я вообще покраснел?
Пока Кид и девочки задавались философскими вопросами мировосприятия и степеней покраснения младшего Шинигами, Анна и Эон продолжали бултыхаться в мире душ. Следует отметить, что чем дальше Эон пробивался в мир Анны, тем меньше он контролировал свое положение тела в реальности. В результате оба напарника довольно вальяжно развалились на сидениях самолета, и со стороны можно было подумать, что они вздремнуть решили, пока летят домой.
Посыл Эона поглотился барьером, который вздрогнув, кажется, истончился, став менее плотным, по меньшей мере Эону показалось, что он пробил барьер, потому как склизкая, плотная субстанция отползла от кисти, обволакивая руку и продолжая ползти наверх, пока не остановилась на прежнем своем положении. Рука была вся в скользкой и вязкой жиже, ни одно сравнение на ум не приходило, до того противной была жидкость. Зато внутри, в темноте, куда он тянулся, было сущее пекло. Жара там стояла настолько невыносимая, что руку Эон начал обжигать даже находясь под защитой этой странной штуки. В результате своих действий Эон вызвал замирание часов над собой, которые конвульсивно вздрогнули, отсчитывая время и, кажется, хотели замереть, но продолжили свой ход. Песок сверху начал сыпаться на голову, откуда-то с моря подул ветер, который норовил засыпать мальчишку собственным песком. На коже Анны от попытки Эона засветились выгоревшие шрамы, словно её приложили со всех сторон раскаленным железом, всего на мгновение, в мозгу Анны вспыхнуло яркое воспоминание прошлого.
- Эон, знакомься, это Анна, - бледный свет, облизывающий стены помещения, она входит в комнату в сопровождении еще кого-то. На окне сидит парень и курит сигары. Отрешенный, равнодушный взгляд, усталое, скучающее выражение лица. Он встречается взглядом с глазами Анны и задерживает на некоторое время взгляд на темно-бардовых глазах, - Она будет твоей новой напарницей.
До этого его взгляда для нее не было никакого смысла в имени «Анна», не было никакого смысла в слове «напарница», но стоило этим глазам посмотреть на ее, пустота в голове исчезла, выдавив откуда-то целый рой воспоминаний из «прошлого».
Боль заставила не отпустить пальцы, а наоборот их сжать. Анна сломала еще один ноготь, цепляясь пальцами за узкие щели выступов. Её терзал безумный голод и жажда…
Она ползла наверх, стараясь преодолеть боль, которая периодически возникала то в голове, то в теле. Провалившаяся внутрь тьмы рука молодого человека была в считанных метрах от нее. Еще пару раз подтянуться вверх и она достанет кончиками пальцев до него. Но неожиданная боль и видения прервали ход её упорядоченных мыслей. Она судорожно, исцарапанным изнутри горлом вдохнула воздух, с кровью отхаркивая в пустоту частички от поверхности глотки, и вцепилась в камни, сломав очередной ноготь. Так было даже лучше. Боль в пальце позволяла меньше отвлекаться на боль во всем теле. Неожиданно внутри нее поднялась злость на эту неожиданную боль, на память, на жажду. С каждым мгновением она все больше и больше зверела от своей слабости и тщедушности. Ненависть и злость на саму себя поднималась из глубины тьмы, застилала глаза, но не мешала рукам. Она раз за разом все ближе подтягивалась к руке человека, провалившегося частично в темноту. Треск, это она сломала очередной ноготь, ноги скользят мимо выступов, она медленно, но верно старается выползти наверх, цепляется за каждое мгновение. Снова треск… она уже начинает этому привыкать. Вот она рука. Она потянулась правой рукой к протянутой во тьму руке человека, но пальцы соскользнули со скользкой поверхности кожи.
- Черт!
